За стеной стеклянного города. Антиутопия - Елена Митягина

Инстинктивно тянусь к Олдосу и хватаю его за руку, словно это что-то изменит. Он, кажется, и не замечает меня, продолжая сурово смотреть на сына.

– Олдос Непо, – срывается отчаянный крик с губ Каса.

Внутри меня разрывается ядерная бомба, отравляя все внутренности, голова становится тяжелой, глаза застилает туман. Сердце сковывает невидимый ледяной кулак, и вот-вот обещает вызвать сердечный приступ. Становится тяжело дышать, практически невозможно. Но сквозь отчаянные попытки придти в себя я ползу к Олдосу, не в силах осознать произошедшее.

Кас отходит в дальний угол сцены и поворачивается спиной к зрителям. Замечаю, как к нему подходит его брат Валентин. Он трясет Каса за плечи и что-то говорит. Все головы соседей обращены к нашей маленькой компании. На лицах людей скорбь и сострадание. В то же время понимаю, что каждый радуется тому, что распорядитель не назвал их имени. Заплаканная Эль обнимает дядюшку, мой отец потрясенно смотрит на него, не в состоянии произнести ни слова. Он кладет тяжелую руку на плечо Олдосу и сдавливает пальцы.

– Олдос, – шепчу я в ужасе. – Не может быть!

Обнимаю его трясущимися руками, и мы вместе с Эль ревем на его шее.

– За что, Олдос? – спрашиваю я, не надеясь услышать ответа.

После произношения его имени проходит всего несколько секунд, кажущихся долгой мучительной вечностью. Он молчит, позволяя нам проститься с собой. Затем целует Эль в висок.

– Будь умницей, девочка, – нежно говорит он ей. – Ты самая добрая и честная из всех, кого я знаю. У тебя обязательно все получится.

После этих слов дядюшка Олдос поворачивается ко мне.

– Ария, – шепчет он. Его глаза становятся влажными. – Ты всегда была для меня ярким лучиком в этом беспросветном мире. Прости меня за все, если сможешь.

– Вы знали, что сегодня выберут вас! – произношу я изумленно.

Постепенно все в моем сознании раскладывается по полочкам. Олдос пытался скрыть от нас то, что узнал сегодня утром от Каса, и у него это получилось. Сын с самого утра принес в его дом дурные вести. Неужели об этом знал и мой отец?

– Ария, слушай меня внимательно, – Олдос обнимает меня и незаметно нашептывает на ухо наставления. – Забудь все, что я тебе сказал. Опутывающий стену виноградник не ядовитый. Дверь находится за складом. В Главном городе работает мой сын Тимофей. Тим Непо. Найди его, он сможет помочь.

С этими словами Олдос разжимает свои объятья и выпускает меня. Поднимается с земли. Вслед за ним встает и мой отец. Он крепко пожимает дядюшке руку, затем не выдерживает и обнимает его, в глазах папы застыла горечь. Вижу, как Олдос что-то ему говорит, но не могу разобрать ни слова, по губам прочесть тоже не получается. Напоследок он улыбается нам и направляется в сторону сцены.

Все еще не могу прийти в себя, пытаюсь ущипнуть нежную кожу на руке, в надежде проснуться от этого кошмара, но по телу лишь расплывается легкая боль. Я не сплю. На сцене в ряд выстроились Арон Пински, Игнат Симон, Лея Суарес и наш Олдос. Осталось еще одно имя. Еще один житель Стекляшки через несколько минут присоединится к списку будущих жертв. Однако никто не знает, какую казнь уготовил им Совет. Двое из них спустятся с этой сцены и вернутся к своим семьям. Но трое навсегда покинут наш город, наш мир, жизнь. Я ненавижу казнь. Я ненавижу Совет. Я ненавижу несправедливость и беспробудную ложь. Я начинаю ненавидеть Стекляшку. Я не-на-ви-жу казнь!

Кас вновь выходит вперед, держа в руке листок со списком. Горожане молчат, каждый неподвижно смотрит на сцену, словно боится пошевелиться и оказаться в стройном ряду провинившихся. Мы с Эль прижимаемся друг к другу, сестренка тихо плачет, я пытаюсь держаться за последнюю надежду, что Олдоса все-таки отпустят, что преступление, в котором его обвиняют, не слишком серьезно, и он заслуживает помилования. Сегодняшняя казнь оказывается в высшей степени необычной. Сколько я себя помню, на городской церемонии ни разу не казнили члена Совета. Это нонсенс. Вероятно, Олдос перешел дорогу самому градоначальнику.

Папа обнимает нас с Эль, замечая, как Кас открывает рот, чтобы произнести следующее имя. Поначалу я не верю своим ушам, думаю, что ослышалась. Но сочувственные взгляды соседей вновь устремлены на нас, и я понимаю, что все происходит по-настоящему. Здесь и сейчас. Ощущаю в руках и ногах мелкую дрожь, не могу успокоить свое тело, в висках тюкает. Изо рта сестренки раздается протяжный вопль ужаса. Она плачет, бьется в истерике и хватается за папу. Только что Кас назвал его имя.

– Серафим Вуд, – говорит он, стараясь скрыть свои глаза. – Пожалуйста, выйдите на сцену.

Последним именем в списке приговоренных к казни было имя моего отца. В оцепенении смотрю на него, не чувствую своих конечностей. Кровь заледенела, и, не смотря на жаркий солнечный день, мне становится безумно холодно. Мурашки проносятся по коже со скоростью света. Протягиваю руку к отцу и теряю сознание.

На какое-то время погружаюсь в пустоту. Она кажется мне безопасной и успокаивающей. Но вскоре меня возвращают к действительности.

– Ария! – открываю глаза и вижу лицо склонившегося надо мной папы.

Он напуган не меньше меня. Но когда я открываю глаза, он облегченно выдыхает.

– Почему они позвали тебя? – спрашиваю я, пытаясь вернуться в прежнее положение, опираясь на локоть.

Слезы льются из глаз, не давая вздохнуть. Соленая жидкость попадает в рот, капает на платье, оставляя мокрые разводы. Мгновение отчаяния сменяется отрицанием реальности. Я отказываюсь признавать то, что отца могут убить. Голова гудит, как паровоз, мое измученное сердце вот-вот вырвется из груди.

– Папа, – шепчу я. – Не уходи.

– Ария, дочка, – говорит он. – Прости, что так вышло.

– Но почему? – спрашиваю я. – За что?

Отец обреченно вздыхает. Он крепко обнимает нас с Эль, и как и Олдос за несколько минут до него, шепчет мне на ухо:

– Мы с Олдосом хотели освободить наш город, – говорит он быстро, понимая, что времени у него не осталось. – Но не успели. Не знаю, какую вину вменит нам Совет, но знай, правда в том, что мы хотели, для вас лучшей жизни.

Сжимаю спину отца обеими руками как можно крепче, все еще не осознавая, что прощаюсь с ним навсегда. Слезы мешают мне говорить.

– Кто еще знает правду о другом городе? – спрашиваю я.

– Все, кто на сцене. Кроме Леи, – отвечает он.

В этот момент со сцены вновь раздается голос Каса. Он повторяет имя отца и просит его поторопиться. Мое отчаяние сменяется злостью. Я готова броситься на распорядителя и других советников и расцарапать им глотки за то, что они с нами делают. Отобрать иглы с ядом, вонзить в их вены и выдавить все до последней капли. Уничтожить это зло раз и навсегда.

– Мы нашли дверь в стене, – шепчет папа.

В третий раз до моих ушей доносится имя отца. Но теперь его произносит не Кас. Недовольный тон принадлежит теряющему терпение главе Совета Теодору.

– Серафим Вуд, – повторяет он сурово. – Если вы сейчас же не выйдете на сцену, проблемы будут не только у вас, но и у членов вашей семьи.

В глазах отца застывает новый ужас. Он вновь крепко обнимает нас и целует.

– Я люблю и горжусь вами, дети, – говорит он, выпуская нас из объятий. – Берегите себя.

На несколько секунд папа задерживает на мне свой взгляд, словно пытается что-то сказать. Затем разворачивается и идет на сцену. Эль вцепляется в мою руку, и мы опускаемся на землю, не в силах устоять. Падаем. Я глажу волосы сестры, плачущей на моих коленях, а сама пытаюсь прийти в себя. Разум усердно продирается сквозь непроходимые дебри ужаса, разросшиеся в моей душе. Олдос. Папа. Этого просто не может быть. Но, тем не менее, сейчас они стоят перед всем городом на сцене и готовятся выслушать свой приговор.

Зрители тихо перешептываются, некоторые смотрят на меня со слезами на глазах. Кто-то облегченно улыбается, ведь на этот раз смерть не коснулась их семей. А моя семья практически уничтожена. Теперь я, наконец, осознаю сполна, что испытала Эль в день казни своих родителей. Мое сердце вырвали, избили и выбросили в сточную канаву. Чувствую, как немеет левая рука и слабость распространяется по всей левой стороне тела. Сейчас я была бы даже рада сердечному приступу. Он избавил бы меня от этих невыносимых страданий.

Окидываю взглядом толпу, сама не понимая, что ищу. И внезапно натыкаюсь на Питера. Встречаюсь с ним взглядом и замираю. Этот мальчик, юноша, который всегда меня ненавидел, сейчас смотрит на меня сочувственно. В его лице я вижу неподдельную скорбь. Его глаза расширены от ужаса, и он не отводит их.

– Итак, – раздается голос Каса. – Поскольку все обвиняемые этого года уже здесь, я должен зачитать приговор каждому из них.

Кас не отрывает глаз от своей бумажки, словно боится показать их зрителям.